«С революционерами такое случается». Как социалист Борис Кагарлицкий становился врагом при любой власти 

Российский ученый и социалист Борис Кагарлицкий сейчас находится в СИЗО в Республике Коми — за пост в его телеграм-канале о взрыве на Крымском мосту. Кагарлицкий всегда был именно теоретиком левого движения, а не практиком и профессиональным оппозиционером. Ноон попадал в СИЗО при советской власти, при Борисе Ельцине его преследование ограничилось избиением в отделении милиции, в современной России его признали «иностранным агентом», а теперь ученому грозит до пяти лет лишения свободы. 7 августа Росфинмониторинг внес Кагарлицкого в реестр террористов и экстремистов.

Daily Truth рассказывает об основных вехах политической биографии Бориса Кагарлицкого и о том, как с их помощью можно лучше понять ключевые моменты новейшей истории России.

Дело молодых социалистов

Москва, 1978 год. Двадцатилетние студенты и молодые сотрудники гуманитарных факультетов МГУ увлекались самиздатом — запрещенной в СССР литературой и публицистикой, читали западных левых интеллектуалов и пытались приложить классический марксизм к советской действительности. Историк Павел Кудюкин, тогда работавший в МГУ, как раз искал новых авторов для своего ежегодного самиздат-альманаха «Варианты», а Борис Кагарлицкий, студент ГИТИСа, — единомышленников.

Знакомство получилось удачным. Через Кагарлицкого Кудюкин потом познакомился с известным советским историком и диссидентом Михаилом Гефтером, а Кагарлицкий впоследствии называл Кудюкина своим «учителем в марксизме» (так говорит сам Кудюкин).

Спустя год Кагарлицкий и Кудюкин вместе с единомышленниками выпускали уже другой самиздат — журнал «Левый поворот» с публицистикой на злобу дня. Печатали его в квартире Кагарлицкого, пока его родители были в отпуске.

Кудюкин вспоминает, что в конце 1979 года Кагарлицкий впервые попал в поле зрения КГБ — когда они познакомились, Кудюкин провел с ним разговор по поводу методов конспирации, которые «Боря не очень сильно соблюдал».

«Его вызвали в КГБ и предложили подписать предупреждение о недопустимости занятий антиобщественной деятельностью. Была такая форма, которая недавно в России опять возродилась», — рассказывает Кудюкин. Его самого в КГБ тоже приглашали и грозили, что отчислят из аспирантуры. Но для Кудюкина тогда все обошлось лишь угрозами, а Кагарлицкого действительно из ГИТИСа отчислили именно с формулировкой «за антиобщественную деятельность».

После этого на недолгое время работа над самиздатом прекратилась, пока в начале восьмидесятых не случились события в Польше — массовые антикоммунистические выступления, создание профсоюза«Солидарность». Тогда Кудюкин, Кагарлицкий и их единомышленники возобновили выпуск самиздата.

«Мы поняли, что останавливаться и прекращать деятельность нельзя. Это 1980–1982 год, самый конец „брежневщины“, это события [антикоммунистические митинги и забастовки] в польском Гданьске, это акции [самого влиятельного польского профсоюза] „Солидарности“. Жизнь кипела, и мы обязаны были реагировать», — вспоминал Кагарлицкий.

Молодые леваки выпускали журнал, но единого взгляда на вещи не придерживались. «Боря был полевее, чем я», — говорит Кудюкин. Кагарлицкий называл себя «еврокоммунистом и пролетарским демократом» и шутил, что в Италии пролетарии противопоставляли себя Коммунистической партии, а он пытался соединить «очень левый подход с идеями демократизации».

Их группа не имела какого-то специального названия, «кружком молодых социалистов» они стали после возбуждения против них уголовного дела.

В апреле 1982 года у участников группы прошли обыски и допросы, изымали книги и рукописи, после чего последовали аресты Кагарлицкого, Кудюкина и еще четырех человек из группы. Дела были заведены по статьям «Антисоветская агитация» и «Участие в антисоветской организации».

Кудюкин говорит, что КГБ обратил внимание на их кружок из-за того, что «молодые социалисты» имели контакты с иностранными левыми группами и даже публиковались в иностранных изданиях. Кроме того, его участники думали о создании политического движения, а некоторые, включая самого Кудюкина, работали в государственном институте при Академии наук, анализировавшем мировую политику и экономику, и этот анализ использовался при принятии правительственных решений в СССР.

В докладе возглавлявшего тогда КГБ Юрия Андропова об аресте членов кружка говорилось, что они выступают за замену текущего строяна «демократический социализм в интересах всех трудящихся». «Не знаю, понимал ли это Андропов: в СССР могли привлекать людей за то, что они выступают за социализм», — говорит Кудюкин.

Кагарлицкий провел в СИЗО «Лефортово» 13 месяцев и вспоминает об этом как о довольно приятном времени. «Мне, например, удавалось очень много читать, в “Лефортово” очень большая и хорошая библиотека. Я закрыл многие пятна в своем образовании, вел конспекты», — рассказывал он. С ним сидели или интеллигенты, или бывшие хозяйственники, раз в четыре дня давали суп с мясом. Из минусов он вспоминал только клаустрофобно маленькие пространства.

Дело «молодых социалистов» было прекращено после смерти Брежнева в 1983 году, но по какой причине — загадка.

«Первым лицом в стране становится Андропов, который, между прочим, [через два дня после обысков] докладывал о нашем деле на Политбюро ЦК КПСС. Было впечатление, что дело планировалось достаточно громкое. Судом первой инстанции должен был быть Верховный суд РСФСР. Что вообще как бы достаточно редкое явление», — вспоминает Кудюкин.

По его словам, прямо перед началом суда пришла бумага о том, что дело решено отложить. «Следователь по нашему делу говорит: „Вы, наверное, знаете о том, что в стране перемены. И вот появилась возможность, что мы можем вас не судить, если вы выразите искреннее раскаяние“, — рассказывает Кудюкин.

От социалистов сначала требовали, чтобы они публично выступили с раскаянием в СМИ, но затем ограничились запиской — Кудюкин написал: сожалею о том, что „избрал для своих целей неадекватные средства“. Что написал в своей записке Кагарлицкий — неизвестно.

В дни «октябрьского переворота»

В 2020 году на YouTube-канале «Новые красные» (его вели молодые левые активисты; последний раз обновлялся в сентябре 2022-го) вышел получасовой рассказ Бориса Кагарлицкого о событиях октября 1993 года.

В конце сентября 1993-го Кагарлицкий работал в независимых профсоюзах России (ФНПР), организовывал международную конференцию и приехал в гостиницу на Ленинском проспекте в Москве — забронировать номера делегатам.

Персонал, вспоминает он, был заметно невесел. «У нас тут вчера перестрелка была, — рассказали Кагарлицкому на ресепшене. — Какие-то люди атаковали с автоматами соседнее здание, а какие-то люди это здание защищали. А потом кто-то с верхнего этажа крикнул: «Да дайте поспать уже!» И бросил гранату. «Такая атмосфера в Москве была в те времена», — рассказывает Кагарлицкий.

Это был главный политический кризис в России после распада СССР. Президент Борис Ельцин и Верховный совет весь 1993 год боролись друг с другом за влияние. Дело в том, что тогда страна жила еще по советской конституции 1978 года (с изменениями, внесенными в нее в 1990–1992 годах). Та редакция давала максимально широкие полномочия депутатам Верховного совета, что категорически не устраивало президента Ельцина — депутаты не давали провести ему в полном объеме экономические реформы.

В октябре 1993 года противостояние вышло на улицы. Белый дом, где тогда находились депутаты, военные обстреливали из танков. В хаотических столкновениях на улицах Москвы в ходе «октябрьского переворота» — как называли его противники Ельцина — 3 и 4 октября погибли не менее 124 человек.

Борис Кагарлицкий был непосредственным участником тех событий.

Он рассказывал, что той осенью Москва жила в «состоянии невроза, напряга и страха». У станции метро «Улица 1905 года», говорит он, собиралась демонстрация противников Бориса Ельцина. С ними очень дружелюбно общался полковник милиции. Затем он отходил, опускал забрало на шлеме и давал команду атаковать демонстрантов. А после этого вновь с ними общался как ни в чем не бывало.

В интервью «Новым красным» Кагарлицкий вспоминал, что руководство ФНПР выступило на стороне Верховного совета. Но возглавлявший тогда организацию Николай Клочков был скорее партийным аппаратчиком, чем политическим борцом. Многие — в том числе и сам Кагарлицкий — ждали, что ФНПР объявит всеобщую забастовку. Но организации хватило только на то, чтобы принять заявление, в котором профсоюзы оставляли за собой право эту забастовку организовать.

Та двусмысленность оказалась губительной, вы или бастуете, или нет, вспоминал Кагарлицкий, и такая позиция лишь деморализовала актив профсоюзов.

3 октября Кагарлицкий (он тогда был не только участником ФНПР, но и депутатом Моссовета) приехал в Белый дом. Он видел, как «то ли казаки, то ли советские офицеры» вооружают ломами добровольцев. Внутри здания встретил одного из главных участников тех событий, генерала Альберта Макашова, который «в остервенении бегал по зданию». Кагарлицкий спросил: товарищ генерал, что делать? А тот ответил: «Езжайте по районам, устанавливайте советскую власть, сами разбирайтесь».

Кагарлицкий зашел в здание Моссовета и встретил там Александра Краснова, экс-главу Краснопресненского района столицы. В те дни Краснов поддержал депутатов Верховного совета — и на несколько дней был назван мэром Москвы. Тот сказал Кагарлицкому, что сам ничего не понимает в происходящем — и попросил поездить по администрациям районов, оценить обстановку.

Кагарлицкий с двумя товарищами и водителем приехал в администрацию Октябрьского района Москвы. Там тоже никто и ничего не понимал, но уже знали новость о том, что противники Бориса Ельцина штурмовали 3 октября телецентр в Останкино, в перестрелке с военными и милицией погибли люди.

На выходе из администрации Кагарлицкого и его спутников задержали пьяные, как он вспоминает, милиционеры с автоматами. Отвезли в одно отделение, другое, его с товарищами били и требовали сознаться, что они ездили по Москве и атаковали силовиков.

О его задержании узнали журналисты и профсоюзные организации из других стран. Кагарлицкий говорит, что в тот вечер давал самое странное интервью в своей жизни — прямо из-за решетки, а за пределами видимости видеокамеры стоял милиционер и показывал, что он Кагарлицкому сделает за его высказывания.

Потом их опять избили, рассказывал Борис Кагарлицкий, потом неожиданно решили отпустить, потом резко передумали — уже начался комендантский час. Плюс водитель после избиений сознался в том, что он и его компаньоны атаковали силовиков с оружием в руках. Водителя, говорит Кагарлицкий, избили еще раз за то, что дал ложные показания. И только после этого с охраной довели до метро.

Утром 5 октября все уже было кончено — противники Бориса Ельцина проиграли. Кагарлицкий в том интервью «Новым красным» рассказывал, что уже 5-го понимал, что теперь будет происходить в стране. Думал, что победившие тогда политические силы сохранят свое влияние еще лет двадцать, оказалось, что дольше.

12 декабря 1993 года 58% избирателей проголосовали за новую Конституцию РФ — и этот день несколько лет даже был праздничным выходным. Эта Конституция значительно расширила полномочия президента и сузила полномочия парламента. При Борисе Ельцине это было не очень заметно — он часто не мог работать в полную силу из-за здоровья, плюс у него была сильная оппозиция из КПРФ. При Владимире Путине оказалось, что эта редакция основного закона вполне позволяет постепенно узурпировать власть.

Революционер и его заблуждение

Приглашенный лектор Европейского гуманитарного университета в Вильнюсе Василий Жарков вспоминает, что лично познакомился с Кагарлицким в подмосковном Голицыно на слете левых организаций в середине 2000-х. Жарков читал работы Кагарлицкого еще студентом в троцкистском журнале «Интер-взгляд» в 1990-х, но во взглядах они не совпадали.

Заинтересоваться им Жаркова заставила известность Кагарлицкого за границей. Фонд «Территория будущего», в котором Жарков работал в 2000-х, решил пригласить в Москву живого классика социологии Иммануила Валлерстайна — одного из известнейших ученых левого толка.

Перед приглашением Валлерстайна спросили, с кем бы он хотел поговорить в России. «Он ответил, что хотел бы поговорить либо с Михаилом Горбачевым, либо с Кагарлицким», — вспоминает Жарков.

Валлерстайн в Москву тогда приехал, но на встречу с ним Кагарлицкого не позвали — спонсор фонда «Территория будущего» долго смеялся, узнав, что Валлерстайн хотел бы поговорить именно с ним. Кагарлицкий не казался достаточно статусным собеседником для гостя, вспоминает Жарков.

«Это как раз показатель того, как относятся к Кагарлицкому западные академики и как относятся здесь, в России. Гораздо более несерьезно, чем на Западе. Это один из парадоксов Кагарлицкого, из серии нет пророка в своем отечестве», — говорит Жарков.

В начале 2010-х он позвал Кагарлицкого преподавать в Московскую высшую школу социальных и академических наук (известную как «Шанинка» по имени своего основателя Теодора Шанина) на факультет политических наук, деканом которого стал Жарков. В политических взглядах они не совпадали, но «об идеях не спорили и давали право на существование каждого отдельно».

По словам Жаркова, Кагарлицкий никогда никого не давил и не старался перевербовать в свою веру: «Он раньше всех разошелся с Зюгановым и раньше всех пытался как-то примирить европейские левые дискурсы для России. Мне казалось, что это важнее, чем то, что он там не либерал».

Напряжение, говорит Жарков, возникло лишь однажды — в 2014 году, когда Кагарлицкий поддержал самопровозглашенные ДНР и ЛНР. Даже коллега по «левому флангу», историк Александр Шубин пытался убедить Кагарлицкого, что тот совершает ошибку. «Я понимал, что Борис в данном случае неправ, его занесло не совсем туда? — вспоминает Жарков. — Но если расторгать с ним отношения — будет выглядеть так, что мы по идейным соображениям от него избавились».

Жарков решил дать коллеге время определиться самому: «Я понимал, что он увлекающийся человек». Публично Кагарлицкого он раскритиковал лишь однажды и вовсе не из-за позиции по Украине, а годом раньше, когда тот одним из первых подписал обращение с требованием лишить Горбачева ордена Святого апостола Андрея Первозванного, высшей российской награды.

Разошелся с Кагарлицким из-за его поддержки аннексии Крыма и самопровозглашенных республик Донбасса и Павел Кудюкин. Однако и он отмечает, что Кагарлицкий в это время не стал близок российской власти, а по идейным соображениям хотел увидеть зарождающийся социализм в квазиреспубликах.

«Для меня некоторая загадка — с чем это связано, — говорит Кудюкин. — Во всех этих событиях на востоке Украины он пытался там рассмотреть какую-то левую струю, выдавая, очевидно, очень сильно желаемое за действительное. Когда говорят, что он продался, я думаю, что все-таки нет, скорее, это больше похоже на искреннее заблуждение. С революционерами такое случается».

В 2022-м Кагарлицкий войну осудил. Жарков считает, что во многом его коллега расплачивается за свою ошибку 2014 года.

«Я готов немного рискнуть»

Сыктывкар, 2023 год. Бориса Кагарлицкого привезли в Республику Коми, чтобы судить в Сыктывкаре по обвинению в оправдании терроризма из-за цитаты о взрыве Крымского моста. В одном из постов в своем телеграм-канале Кагарлицкий писал, что с «военной точки зрения» смысл взрыва «более менее понятен». Кагарлицкий предположил, что из-за этого могут быть проблемы со снабжением, а также рассуждал об экономических и политических последствиях этого события для России.

Спустя 10 месяцев за эти рассуждения его задержат и отправят под арест.

Официальное объяснение того, зачем Кагарлицкого нужно было везти в Сыктывкар: дело на него завели именно в ФСБ по Республике Коми. Однако его сторонники заявляют, что Кагарлицкого хотели увезти подальше от Москвы, чтобы его дело не наделало шуму и чтобы меньше людей ходили к нему на заседания в суд.

Павел Кудюкин полагает, что на Кагарлицкого обратили внимание из-за активной деятельности его издания «Рабкор». Действительно, помимо Кагарлицкого, обыски по этому делу прошли еще у двух человек, сотрудничавших с «Рабкором», они стали в деле свидетелями.

Издание существует еще с 2008 года — публикует аналитику и публицистику левой направленности. Однако несколько лет назад «Рабкор» стал проводить стримы в ютубе, а сам Кагарлицкий после начала полномасштабного российского вторжения в Украину начал вести там свою аналитическую программу и не скрывал отношения к войне.

В популярности и антивоенной позиции «Рабкора» можно увидеть и одну из причин того, почему Кагарлицкого в мае 2022 года признали «иностранным агентом», а затем и завели дело, полагает Павел Кудюкин. «В левой среде есть люди, которые высказываются гораздо более радикально, чем Боря это делал. Но у них аудитория меньше», — считает он.

«Рабкор» никогда не был влиятельным изданием, но его аудитория в последнее время росла из-за того, что другие альтернативные СМИ и каналы блокировались в России после начала войны. При этом «Рабкор» оставался одним из немногих независимых российских СМИ, сотрудники которого оставались в России и не эмигрировали после 24 февраля, говорит сотрудник издания Артем (он попросил не указывать свою фамилию из соображений безопасности).

Артем из «Рабкора» рассказывает, что следователи из ФСБ спрашивали, знаком ли он с Кагарлицким, открыли их переписку, спрашивали, есть ли у Артема доступ к ютубу «Рабкора» и кто в редакции писал тексты для роликов Кагарлицкого. «На допросе они что-то мутное пытались донести, что оппозиционеры все — это шпионы, которые ведут разведку, а ФСБ — это контрразведка», — говорит Артем.

Он отмечает, что «Рабкор» специально всегда старался соблюдать все законы, наложенные на СМИ, например, там не называли войну войной — для того, чтобы избежать и штрафов, и блокировок. Именно поэтому уголовного дела команда «Рабкора» не ожидала совсем — думали, что если органы ими и заинтересуются, то будут штрафы из-за различных цензурных нововведений. «Мы все делали, чтобы даже не то что уголовку нельзя было ни на кого из нас повесить, но даже и административку самую мелкую», — поясняет Артем.

Кагарлицкий говорил про себя: «Я готов немного рискнуть, но я сделаю все от себя зависящее, чтобы никаких поводов не было для преследования. Я буду соблюдать все законы по максимуму, и уж если меня посадят, то это будет уже вообще вне рамок закона», пересказывает его слова Артем.

После того как Кагарлицкого объявили «иноагентом», у него была возможность уехать из России, но он принципиально решил остаться, замечает Артем. «Борис Юльевич верил, что в ближайшие годы в стране снова оживет политика, публичная агитация, обмен мнениями. Он хотел участвовать в политической жизни, чтобы страну двигать влево — в сторону демократии и социализма», — так объясняет он решение Кагарлицкого.

Похоже, как и в начале 1980-х, Кагарлицкий верил, что в России случился кризис власти, который не может не привести к переменам, говорит Артем. Он считал, что в стране образовался такой «клубок неразрешимых противоречий», что в нынешнем состоянии она уже долго пребывать не сможет. И, несмотря на репрессии, перемены все равно будут происходить.

7 августа Росфинмониторинг внес Бориса Кагарлицкого в реестр террористов и экстремистов — с начала войны оппозиционеры пополняют этот список все чаще (здесь, например, все главные сторонники Алексея Навального или Дарья Трепова, обвиняемая в убийстве военного блогера Владлена Татарского). Все российские банковские счета фигурантов этого списка блокируются, официальной работы в РФ у них тоже быть не может.